Закрытие хосписа закрывает место последнего упокоения отца

Кирпич Роберта Кроссмана в Целебном саду хосписа MercyOne в Джонстоне. (Фото Джоди Гиффорд)

Однажды в пятницу днем ​​я работал дома, когда на моем телефоне появилось лицо моей сестры. Мы с ней в основном переписываемся, поэтому, когда она звонит, обычно по поводу чего-то важного.

«Вы слышали, что хоспис закрывается?» она сказала.

Она говорила о хосписном доме MercyOne в Джонстоне — том самом хосписном центре, где мой отец скончался 10 лет назад в марте. В качестве причин закрытия система здравоохранения назвала экономические проблемы, возникшие после пандемии, и изменение мнений о том, как люди хотят провести свои последние дни.

На уровне мозга я понял. Компании каждый день принимают трудные финансовые решения. Но мое сердце отказывалось в это верить. Хоспис Мерси был больше, чем просто кирпичи и раствор, это было буквально и фигурально последнее пристанище моего отца.

Мой отец заболел зимой 2012 года, и до тех пор я думал, что он несокрушим. Он жил спокойной жизнью, работал руками и никогда не уклонялся от проекта и никогда не говорил «нет», когда его просили о помощи. Он починит вашу машину, расчистит подъездную дорожку или сделает вам номерной знак независимо от обстоятельств.

Когда мои родители развелись, именно мой отец поддерживал нас на связи — с нашей большой семьей, с нашими братьями и сестрами и с ним. Мои братья и сестры и я собирались вместе со своими семьями в его крошечном доме с одной спальней на Пасху, День Благодарения и Рождество, желая насладиться пиршеством, которое он приготовил для нас. Мы никогда не оставались голодными, и он всегда отправлял нас домой с кадками Country Crock, наполненными остатками еды.

Наше первое Рождество без него было в 2012 году. Всего за несколько дней до этого он был госпитализирован, но все равно настоял на том, чтобы мы встретились. В тот день мы сделали десятки фотографий для подаренной ему электронной фоторамки, которую он с гордостью демонстрировал во время своего месячного пребывания в больнице.

Но моему отцу так и не стало лучше. Он то попадал в больницу, то выходил из нее, и его врачи не знали почему. Это были его легкие? Его сердце? Никто не знал, но каждый раз, когда его отправляли домой, он клялся, что ему становится лучше, и был полон решимости избавиться от того, что его беспокоило.

1 марта 2013 года мой отец позвонил и оставил мне голосовое сообщение. Его только что снова поместили в Мерси. По его словам, они просто собирались провести несколько тестов, чтобы «восстановить его», и не было никаких причин волноваться. Он попросил меня позвонить брату и сестре и объяснить, чтобы они не волновались.

Это была пятница, и к вечеру субботы мой отец начал терять сознание. Той ночью я остался с ним в больнице на ночь. У него были моменты просветления. Он просыпался и искал меня в темноте своей комнаты. Во сне он выкрикивал имена людей, которых я не знал. Он прорычал о том, как холодно, прежде чем внезапно снова задремал.

К воскресенью он уже не отвечал. Его врачи сказали, что они больше ничего не могут для него сделать, и предположили, что ему, возможно, будет удобнее находиться в хосписе. Мой брат, сестра и я, конечно, обсуждали это, пытаясь смириться с мыслью, что мой отец умирает. Но мы решили, и рано утром в понедельник моего отца перевели в хоспис Мерси в Джонстоне.

Эти первые несколько часов были настоящей находкой для моего отца. Его приняли ванну и одели в собственную одежду. Его волосы были причесаны, а ногти подстрижены. Его туалетные принадлежности были разложены, а фотографии из больничной палаты разложены на тумбочке. Медсестра сказала, что он облегченно вздохнул, устроившись в постели. Впервые за несколько дней он спал спокойно, и мы были ему благодарны.

Наша семья встретилась с консультантами хосписа, которые рассказали нам о том, как выглядит конец жизни, какие признаки того, что мой отец готов покинуть нас, мы можем увидеть. Они были теплыми и обнадеживающими, как нам всем было нужно в тот день. Когда мы с братьями и сестрами обсуждали это в тот день, мы все почувствовали ощутимое облегчение.

У нас не было много времени, чтобы привыкнуть к этой новой норме. Мой отец умер рано утром следующего дня, 5 марта 2013 года. Ему было 73 года.